Brodszkij, Joszif Alekszandrovics: По дороге на Скирос

Я покидаю город, как Тезей --
свой Лабиринт, оставив Минотавра
смердеть, а Ариадну -- ворковать
в объятьях Вакха.
                            Вот она, победа!
Апофеоз подвижничества! Бог
как раз тогда подстраивает встречу,
когда мы, в центре завершив дела,
уже бредем по пустырю с добычей,
навеки уходя из этих мест,
чтоб больше никогда не возвращаться.

В конце концов, убийство есть убийство.
Долг смертных ополчаться на чудовищ.
Но кто сказал, что чудища бессмертны?
И -- дабы не могли мы возомнить
себя отличными от побежденных --
Бог отнимает всякую награду
(тайком от глаз ликующей толпы)
и нам велит молчать. И мы уходим.

Теперь уже и вправду -- навсегда.
Ведь если может человек вернуться
на место преступленья, то туда,
где был унижен, он прийти не сможет.
И в этом пункте планы Божества
и наше ощущенье униженья
настолько абсолютно совпадают,
что за спиною остаются: ночь,
смердящий зверь, ликующие толпы,
дома, огни. И Вакх на пустыре
милуется в потемках с Ариадной.

Когда-нибудь придется возвращаться.
Назад. Домой. К родному очагу.
И ляжет путь мой через этот город.
Дай Бог тогда, чтоб не было со мной
двуострого меча, поскольку город
обычно начинается для тех,
кто в нем живет, с центральных площадей
и башен.
            А для странника -- с окраин.

 
1967

Elhagyom a várost, mint Thészeusz
a Labirintust - Minótauroszt
a bűzével, s Ariadnét Bakkhosza
karjában turbékolva.
                Győzelem! Szép!
A hős apoteózisa. Az Úr
épp akkorra szervez találkozót,
mikor mi, véghezvivén az ügyet,
zsákmányunkkal kapukon túl vagyunk, hogy
örökre elmenjünk innen, s soha,
ide többé soha vissza ne térjünk.

Végül is, a gyilkosság az gyilkosság.
A halandó küzdjön a szörnyek ellen.
Mégis, hogy halhatatlanok, ki mondta?
És, hogy ne tarthassuk magunkat a
legyőzötteknél különb embereknek,
Isten elvesz tőlünk minden jutalmat,
messze az ujjongó tömeg szemétől,
s hallgatást parancsol. És elmegyünk.

Most már tényleg mindörökre. Hiszen
ha az ember bűntette színhelyére
vissza is térhet, de oda, ahol
megalázták, már nem tud visszamenni.
S e ponton az Istenség tervei
s a megaláztatásunk érzete
olyan tökéletesen egybeesnek,
hogy nem marad más mögöttünk, csak éj,
bűzlő állat, ujjongó tömegek,
házak, tüzek. És Bakkhosz a homályos
grundon Ariadnéval enyeleg.

Egyszer majd mégis muszáj visszatérni.
Vissza. A szülői házhoz. Haza.
És utam ezen a városon visz keresztül.
Istenem, add, hogy akkor ne legyen
nálam a kétélű kard, hisz a város
azoknak, akik lakják, többnyire
központi terénél, tornyainál
kezdődik.
        De a vándornak a szélén.